Там, где живет любовь - Страница 78

Высокие окна камеры были надежно зарешечены. Через эти небольшие проемы в толстых стенах лучи солнца в камеру почти не проникали. Единственным источником света были несколько блеклых, посеревших от пыли лампочек. Но, несмотря на полумрак, хорошо был виден алчный огонь, пылающий в обозленных человеческих глазах. Следя за каждым его жестом, сокамерники, не отрываясь, смотрели на Сергея.

Держа в руках скатку, Волошин застыл возле двери. Он не знал ни что говорить, ни что делать. Как здороваться, входя в камеру, и кому протягивать руку, в школе не учили. И хотя среди его знакомых было немало личностей с криминальным прошлым, культуру поведения на зоне они никогда не обсуждали. Но то, что здесь все не так, как на свободе, он знал точно.

Наконец, нарушив тишину, к нему подошел невысокий худощавый мужик с типично бандитской внешностью. Его маленькие, глубоко посаженные глаза горели хищным огнем, взгляд был бегающим и беспокойным. Квадратное лицо, тяжелый мясистый подбородок, крупные, выпирающие скулы и широкий, немного приплюснутый нос делали обладателя этого портрета даже помимо его воли номинантом на особо пристальное внимание со стороны правоохранительных органов.

– Чего застыл, как дерьма в рот набрал?! Ни ответа, ни привета! Говори, как полагается: кто, откуда, какая статья на тебе? – медленно обойдя новичка со всех сторон, протянул он.

Наморщив узкий лоб, уставился на Волошина цепким, пронизывающим насквозь взглядом маленьких, круглых, как пуговки, глаз.

– Ну!..

– Волошин. Волошин Сергей Федорович. Из Киева. Задержан по статье сто пятнадцатой, – спокойно, глядя тому прямо в глаза, ответил Сергей.

– Мужик или баба? – не унимался зек.

– Чего? – не понял Волошин.

– «Чего»… – передразнив его, протянул зек. Затем нервно подпрыгнул, сжал кулаки и громко выкрикнул: – Я тебя спрашиваю: ты педераст или нормальный?

Внутри Волошина все сжалось. В той, прошлой жизни он бы, не раздумывая, врезал этому фраеру по морде. Да и вряд ли они бы в той жизни встретились. Теперь же все было по-другому.

– Нормальный, – тихо, без интонации в голосе ответил Сергей.

– А то смотри, если пожелаешь поменять пол, мы быстро поможем! Нам и хирурга не надо! – пискливо захихикав, съязвил зек. – Погоняло у тебя есть?

– Что-что? – насторожился Волошин.

– Кличка! – уточнил тот.

– Нет. Я именем пользуюсь, – отрубил Сергей.

– Тогда прыгай на решку и кричи во весь голос: «Тюрьма, тюрьма, дай кличку!», – дернув плечами, закричал мужик.

– Отстань от него, Кирпич! – оборвав кураж бесноватого зека, выкрикнул мужчина, сидящий в дальнем углу. – Дай человеку прийти в себя.

Волошин внимательно посмотрел на своего заступника. Поджав под себя ноги, тот спокойно наблюдал за происходящим. Во всех его движениях, взгляде, интонации голоса угадывался высокий тюремный статус. Спокойный и уверенный, он держался, как настоящий авторитет. Немного полноватый, лет сорока пяти, с отвисшим брюшком, он обладал типичной кавказской внешностью, что, правда, не отражалось на его речи. Густая шевелюра черных как смоль волос была уложена так аккуратно и элегантно, как будто он только что вышел из дорогого столичного салона. Чисто выбритое лицо, строгий, проницательный взгляд умных, красивых глаз, правильный, почти классический профиль античных греков.

Волошин даже немного удивился присутствию такого типажа в застенках этого страшного учреждения. Только вот огромное количество татуировок, украшавших тело этого крепыша, говорило о его не самом светлом прошлом. На его ключице была выколота огромная восьмигранная звезда. На груди, украшенная множеством куполов, красовалась церковь. Почти все пальцы его рук были разрисованы перстнями.

В ту же секунду тот, кого назвали Кирпичом, остановился и расплылся в какой-то зловещей улыбке, показав гнилые, полуразвалившиеся зубы.

– Тебя Гвоздь уважил. Это хорошо! Оглядись, не шифруйся. Кидай скатку на шконку, вещи клади в телевизор, потом побазарим!

Волошин продолжал стоять. Никакого телевизора в камере он не видел, что такое «шконка», тоже не знал. Сергею снова стало не по себе. Несмотря на прохладу камеры, по спине побежал липкий пот.

– Простите, я ничего не понял.

– Гнилой интеллигент! – выкрикнул кто-то сверху. – Ты чего, первый раз зону топчешь?

То, что ему сказали сейчас, Волошин все же понял. Понял и разозлился. На смену тревоге и страху пришла простая человеческая злость, проснулся привычный инстинкт самосохранения. Если он сломается сейчас, станет послушным инструментом в руках этих зловещих личностей, то у него не останется никаких шансов защитить себя и вырваться отсюда.

– Значит, так, – тихо, но твердо сказал он, продолжая стоять посередине камеры. – Да, я интеллигент, но не гнилой. Я хотел бы уважать каждого из вас, относясь к каждому с пониманием. Если вы, конечно, в этом нуждаетесь. Я действительно впервые и совершенно неожиданно попал в СИЗО. Я не знаю, что мне делать и что говорить, но не хочу постоянно попадать впросак и становиться предметом чьих-то насмешек. Поэтому буду благодарен, если кто-нибудь хоть немного расскажет мне о тюремных традициях и законах.

В камере повисла тишина.

– Он прав, – первым нарушив тишину, произнес мужик, которого назвали Гвоздем. – Токарь, введи его в курс дела! Расскажи о жизни в хате.

Резко встав из-за стола, к Волошину подошел невысокий курчавый мужик лет тридцати пяти. Крепкий, широкий в плечах, с твердым, уверенным взглядом больших серых глаз, он сразу вызывал уважение. После этого в камере послышался привычный шум, каждый занялся своим делом. Представление было окончено.